Пимен ("Бор. Год.)

Смотри также Литературные типы произведений Пушкина

— "Старик" с "высоким челом", со "спокойным", "смиренным величавым видом". "Вразумлен книжному искусству". — "Многих лет свидетель". — "Я долго жил и многим насладился, — говорит он". — По словам Григория, П. "весело провел свою младость. Воевал под башнями Казани, рать Литвы при Шуйском отражал, видел двор и роскошь Иоанна", "пировал за царскою трапезой" — но, говорит Пимен, "нас издали пленяют слава, роскошь и женская лукавая любовь"; я "с той поры лишь ведаю блаженство, как в монастырь Господь меня привел". Но и "доныне, если я, невольною дремотой обессилен, не сотворю молитвы долгой к ночи, мои старый сон не тих и не бесстрашен: мне грезятся то шумные пиры, то ратный стан, то схватки боевые, безумные потехи юных лет". Внося прошлое в свою летопись, П. "на старости сызнова живет". "Минувшее проходит предо мною... — говорит он. — Давно ль оно неслось, событий полно, волнуяся как море-окиян? Теперь оно безмолвно и спокойно"... "Немного лиц сохранила память" его, "немного слов доходит" до него; все "прочее погибло безвозвратно". Но он считает "летопись" свою "долгом, завещанным от Бога": "недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил". Пусть "ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу". Пусть "своих царей великих поминают за их труды, за славу, за добро, а за грехи и темные деянья Спасителя смиренно умоляют". "В часы, свободные от подвигов духовных" он творит "свой труд, усердный, безыменный". "Все перед лампадой старик сидит да пишет, — говорит проснувшись Григорий; — знать, во всю ночь он не смыкал очей". — "Звонят к заутрене, — говорит П., окончив писанье. — Благослови Господь своих рабов!.. Подай костыль, Григорий (уходит)". В летописи своей П. "описывает, не мудрствуя лукаво, все то, чему свидетель в жизни был: войну и мир, управу государей, угодников святые чудеса, пророчества и знаменья небесны". "Спокойно", "смиренно, величаво" изображает он "и темное владычество татар", и "казни свирепые Иоанна", и "бурное новгородское вече", и "славу отечества". "Так точно дьяк, в приказах поседелый, спокойно зрит на правых и виновных, добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева". — Он хочет закончить летопись свою "повестью плачевной" об убиении Димитрия. "С тех пор я мало вникал в дела мирские". — "О страшное, невиданное горе!.. прогневали мы Бога, согрешили; владыкою себе цареубийцу мы нарекли". — "Борис, Борис! — говорит Григорий: — все пред тобой трепещет, ничто тебе не смеет и напомнить о жребии несчастного младенца; а между тем отшельник в темной келье здесь на тебя донос ужасный пишет, и не уйдешь ты от суда мирского". П. сам "видел это злое дело". Когда "злодеев захватили и привели пред теплый труп младенца", то, "чудо, вдруг мертвец затрепетал". "В час кончины" Феодора, рассказывает П., "свершилося неслыханное чудо: к его одру, царю едину зримый, явился муж необычайно светел и начал с ним беседовать Феодор... Когда же он преставился, палаты исполнились святым благоуханьем и лик его, как солнце просиял". "Бог возлюбил смирение царя (Феодора), — говорит П., — и Русь при нем во славе безмятежной утешилась". — "Свет грешен", по мнению Пимена, счастье лишь в том, чтоб "познать ничтожество земной суеты". — "Подумай, сын, ты о царях великих. Кто выше их? Единый Бог. Кто смеет против них? Никто". — "А что же? Часто златой венец тяжел им становился; они его меняли на клобук". Иоанн Грозный "искал успокоенья в подобии монашеских трудов". "Усталый от гневных дум и казней", давал он "обет духовный" "воспринять честную схиму". "Так говорил державный государь, — рассказывает П., — и сладко речь из уст его лилася, и плакал он. A мы в слезах молились, да ниспошлет Господь любовь и мир душе его, страдающей и бурной. A сын его Феодор? На престоле воздыхал о мирном житии отшельника". — "Не сетуй, брат, что рано грешный свет покинул ты, что мало искушений послал тебе Всевышний", — обращается он к Григорию.

Критика: По определению Айхенвальда, "Пимен в прошлом был Григорий. Если не сотворит благочестивый монах молитвы долгой к ночи, его старый сон не тих и не безгрешен (как трогательно!), и чудятся то ему шумные пиры, то ратный стан, то схватки боевые, безумные потехи юных лет. И он знает, что такое "женская лукавая любовь" — он долго жил и многим насладился; у него была своя Марина. Теперь, в келье Чудова монастыря, когда уже догорает его тихая лампада, он далек от своего юного безумства; но в действительности грешная явь Григория и небезгрешный сон Пимена — это явления одного порядка. Пимен тоже когда-то стремился к трону, испытывал обаяние мирских чар — а теперь, благодарный Богу за книжное искусство и за долгую жизнь (долголетие обязывает), он свой престол воздвигнул в келье; свои верховные и властолюбивые надежды, свою мечту он претворил в молитву, преодолел бурные потехи юных лет и сделался летописцем, не царем, а свидетелем о царях. Он отказался не только от власти, но и от имени, и труд его — "безымянный". И вот он сидит перед угасающей лампадой и пишет — его святая грамотность! Она дала ему вторую жизнь, бессмертие на земле, и доносятся к нему замирающие отголоски прежних слов и бледнеющие очертания прежних лиц — последние всплески жизненного моря-окиана. Историк воскрешает и воскресает". [Ю. Айхенвальд. Силуэты русск. писателей, т. I].